Русинов Владимир Леонидович

Об этикетке к прозрачному шлифу и связанных с ней воспоминаниях

(В.Л. Русинов)

Это – подлинная этикетка к три тысячи шестьсот сорок первому прозрачному шлифу, далеко не последнему из собранных отрядом В.А. Жарикова в 1956 году в Средней Азии.

Я, студент-коллектор в отряде, сижу в кузове ГАЗ-63 и во все глаза смотрю на сказочные пейзажи Гиссарского хребта. Мы спустились в долину р. Варзоб, в ее правом борту – скарновое проявление с вольфрамом Кабуты. Быстренько ставим палатки, хватаем рюкзаки и плетемся за Виленом Андреевичем в крутую гору. Где-то высоко, я бы сказал, слишком высоко, виднеются светлые пятна отвалов штолен. Однако, низко ли, высоко ли, но от начальника отставать нельзя, а он , как танк. Ну, слава богу, влезли. Теперь пусть начальник выясняет, что к чему, а я могу посидеть в тенечке, главное без проклятого рюкзака… Начальник горным козликом скачет через осыпи и снежники, я – за ним, и к вечеру мы доползаем «до дома» (до машины). В кухонной палатке давно шипит примус и ворчливая повариха в десятый раз разогревает ужин. Вот он, кульминационный пункт сегодняшнего дня! Набив живот, глазами с отвращением смотрю на два раздутых от образцов рюкзака. Да… Вечерняя заря гаснет, в темно-синем небе вспыхивают звезды, а мы всем отрядом забиваемся в начальническую палатку обрабатывать собранные образцы. Горят свечи, капает воск на пальцы и на образцы, я лежу на животе у входа в палатку (голова и руки внутри) и время от времени отворачиваюсь от кучи шлифов, пялясь на звезды в черном небе – белые и крупные, как миндалины в базальте. Начальник лишен этого удовольствия: он работает на два фронта – строчит дневник и пишет этикетки. Где-то за полночь все образцы завернуты, расползаемся по койкам. Спать! Утром меня будят, я с трудом продираю глаза, а Жариков уже умытый и одетый, как «дэнди лондонский» изучает за столом карты будущих маршрутов. Поели, покидали вещи в машину и – вперед!

Майхура. Месторождение разрезано ручьем и обнажено в его правом борту. Это – отвесная скала высотой около 400 м, в которой торчат дыры-устья штолен на высоте 200 м над руслом ручья. Нам надо взять разрез через скарновую зону от устья штольни вниз метров на 10-15. Значит, кто-то должен спускаться как альпинист по веревке и жонглировать навесу молотком. Желающие, конечно, были, но начальник сказал: я сам, - и полез. Мы травили фал, а Жариков в подвешенном состоянии выбивал из стенки драгоценные образцы. Абсолютные отметки штолен – 3600 м, на этой высоте не сразу акклиматизируешься. В первое утро, как только я начал делать зарядку, в глазах у меня потемнело и пришлось сесть на камушек, притти в себя. Но суровые законы местной рудничной жизни не считаются с абсолютными отметками: хочешь быть своим человеком на месторождении – расписывай пулю и пей коньяк. Известно, что в преферансе, как в бане, спешить нельзя, так что пулька прерывалась на рассвете. Не знаю, ложился ли начальник спать, но утром он шел впереди отряда по горной тропе как ни в чем не бывало, а ходил он неплохо. Только вернувшись из маршрута плюхался к столу и, тряхнув золотой шевелюрой, требовал: Хозяйка, чай давай!

Объясняя мне, салаге-студенту, еще в Москве образ жизни в полевых условиях, Вилен Андреевич сказал: «У нас в отряде – закон джунглей: что успел, то твое! Не зевай.» Это, конечно, была шутка, но в научном отношении примерно так и было: лекций нам не читалось – сам смотри, учись, спрашивай. Проявишь инициативу – получишь знания. Этот иетод хорошо стимулировал умственную активность. Однажды в штольне, изучая разрез, мы наткнулись на непонятные взаимоотношения сланцев с известняками. Я долго ползал по контакту и высказал предположение: похоже на фациальный переход. «Молодец, - поддержал Жариков, - это мысль… Может быть неверная, но мысль.»

Сам Вилен Андреевич время терять не любил и, когда выдавался свободный часок-другой, впивался в термодинамику, по-моему необратимую. Как-то я сидел и спокойно заворачивал остатки образцов, витая в мыслях над горными вершинами. Из палатки раздался голос начальника: «Володя, вы термодинамику во МГРях проходили? Тогда скажи-ка, что такое энтропия?» Мне было стыдно, но я не сказал. «Функция состояния», - наставительно объяснил начальник и углубился в книгу.

Позже Вилен Андреевич преподал первый урок научной добросовестности. По материалам диплома я подготовил статью в очередной выпуск трудов МГРИ: настроил треугольников, разных диаграмм, в голове роились мысли и смелые гипотезы. Все это я поторопился излить на бумагу. Мне казалось, что я создал нечто значительное и окрыленный притащил рукопись в ИГЕМ на суд. Вилен Андреевич прочитал и сказал: «Хорошо написал. Только в самом деле все не так. Конечно, в студенческом издании можешь опубликовать. Решай. Я бы не советовал, потому что статья недозрела, но ты должен сам сделать выбор.» Мне было очень жалко, но статью я забрал и выкинул.

Вилен Андреевич – человек действия. Д.С. Коржинский, как известно, пассивно относился к привлечению сотрудников в свой отдел и формированием кадрового состава отдела занимался в основном В.А. Жариков. Он оказывал влияние и на направление исследований в Отделе. Я поначалу работал у В.П. Логинова на колчеданах Урала. Тихо, спокойно – древние толщи, древние руды, старые традиции, дремучие леса. Как-то Вилен Андреевич остановил меня в «предбаннике» 202-й комнаты: «Володя, ты думал, чем заниматься в будущем?» -Да вот, колчеданами, наверно. – «А почему бы тебе не заняться метасоматизмом в современных вулканических областях? Для начала съездил бы с Дмитрием Сергеевичем на Камчатку. У нас в отделе никто современным вулканизмом не занимается, а с ним связана масса интересных проблем. К тому же полезно иногда резко менять объекты, чтобы по-новому взглянуть и на то, что изучал раньше». Так я попал на Камчатку, там собрал материал для кандидатской диссертации.

Эти отрывочные и довольно несвязные воспоминания пробудила найденная в старом полевом дневнике этикетка к прозрачному шлифу № 3641. Они дороги мне как воспоминания о первых шагах в науке и о первом учителе – Вилене Андреевиче тысяча девятьсот пятидесятых годов.

11.IX.1986. В. Русинов